Емельян Пугачев. Книга 1 - Страница 150

150

— Здоров будь, Перешиби-Нос, — и Пугачев тронул товарища за плечо.

— Ой, да никак ты, Пугачев? — всмотревшись в лицо казака, изумился Перешиби-Нос. — Да какими это ветрами тебя к нашему берегу-то пригнало?..

— и зашумел:

— А где сучий барин, где управитель?! Хватать всех прихвостней!

Толпа, как отара овец, бросилась на гору, к помещичьему дому.

А Пугачев с Семибратовым, всех опередив на конях, уже были возле каменных, с колоннами палат.

— Занимай двери! Становись возле окон, чтобы мышь не проскочила…

Вяжи дворню! — командовал Пугачев и первый, а за ним народ, бросился в палаты.

Дворня разбежалась. Трясущийся старик-дворецкий в ливрее с позументами опустился на колени, заикаясь, сказал, что барин и барыня, как только ударили всполох, приказали заложить карету и угнали в город.

— А управитель где?

— Управитель тоже изволил уехать с барином, — сморщив бритое дряблое лицо, захныкал дворецкий.

— Врешь! Чего врешь, старый лизоблюд! — звонко вскричали только что прибежавшие в хоромы мальчишки. — Мы не столь давно видали его… Он, немчура, холера, по барскому двору в колпаке совался.

Рыжий дядя Митродор ударил дворецкого по уху, тот упал на четвереньки, под крепкими пинками крестьян заскулил, пополз в угол.

Крестьяне, мужики и бабы похватали со столов подсвечники, тарелки, скатерти, стали срывать с окон кружевные портьеры.

…А толпа во дворе сшибала с амбаров, с кладовок, с каретника замки, вывозила экипажами, вытаскивала упряжь, ящики с вином, окорока, банки с вареньем, выкатывала бочки с медом, огурцами, моченой брусникой.

— Ложи, ложи сюда!.. В одну кучу, — показывая костылем, кричал большебородый сухой старик в белом балахоне.

Вырвавшиеся из псарни собаки с остервенением лаяли в сто глоток.

Десяток псов с расколотыми черепами, с отбитыми задами крутились по земле, сдыхали в корчах.

…Отряд крестьян с дубинками ошарил весь двор, все закоулки, управитель — как сквозь землю.

Удалее всех шныряли вездесущие ребята. И на крышах и под крышами, в колодец заглянули, в помойку слазили. Нет нигде.

— Да, может, в лес утек, анафема, в рот ему ноги! — хрипел на бегу дядя Митродор с вилами под мышкой; он торопливо, с жадностью, перхая и давясь, уплетал барский пирог.

Распахнули житницу. Огромная золотистая гора пшеницы. Из-под стрех выпорхнули ласточки.

— Вот где богачество-то! — изумились крестьяне, ошаривая глазами житницу. — А и здеся-ка управителя-то нетути… Куда же он схоронился-то?

Пугачев, карабкаясь, залез на гору пшеничного зерна, поймал ухом какой-то подозрительный сипящий звук, зорко осмотрелся, и на лице его промелькнула хитрая ухмылка.

— Ну, мирянушки, сейчас чудо будет, — приметив нечто необычное, с веселостью сказал он. — Трохи-трохи потешу вас… Гляньте! — Он нагнулся и зажал большим пальцем едва приметный кончик дудки, вершка на два торчащий по-над зерном.

Крестьяне разинули рты и затаили дух. Вдруг зерно зашевелилось.

— Ой, ты! Управитель! — в один голос воскликнули они и, раздувая ноздри, попятились.

Из зерна, как из омута, разом вынырнула толстощекая, с жирным подзобком, шарообразная голова в синем колпаке. Голова, глубоко вздохнув, разинула рыбий рот, сморщила приплюснутый нос, сощурила безбровые глаза, громко чихнула и по-кошачьи отфыркнулась. Все злобно захохотали.

Рыжий дядя Митродор от ярости не мог произнести ни слова, ему невтерпеж было садануть управителя в бок вилами, но он опасался Пугачева.

Хватаясь за грудь, он только хрипел, сплевывал, скорготал зубами. По его заросшим рыжей шерстью скулам ходили желваки.

3

Весь обширный барский двор полон народа. Люди суетились, кричали, бестолково бегали то к риге, куда вели управителя, то к барским палатам, то в церковную ограду. Здесь, возле церкви, под березками, гуляки пили заморские вина, орали песни, плясали, плакали. Гульба была и вблизи барских кладовых: оголодавшие крестьяне, пустив в ход ножи и зубы, лакомились окороками, маринованными рябчиками, вялеными осетрами, а ребятишки дрались возле банок с вареньем, перемазанные, чумазые, они поддевали варенье горстями, глотали с наслаждением, защуривая глаза.

Собаки повылезали из прикрытий, стали с народом ласковы, виляли хвостами, получали подачки.

Подвыпившие крестьяне поставленную Пугачевым возле дома стражу сшибли, оказавшего сопротивление буйной толпе солдата Перешиби-Нос помяли, он с руганью бежал.

Все тот же сивобородый, бровастый дед в длинном балахоне, тыча костылем, распоряжался в комнатах:

— Соломы, соломы волоките, православные!.. Все огню предать. Поганое гнездо. На наших кровях добро нажито…

Распалившиеся, с лихорадочным блеском в глазах крестьяне взад-вперед носились по дому.

— Православные, тихо-смирно выноси иконы, — тыча костылем в передний угол и крестясь, приказывал бровастый дед. — Святые иконы жегчи великий грех, по избам разберем… Выноси портрет Петра Федорыча, он о мужиках пекся, его баре замучили… Петра Ликсеича выноси. Великого.

— А царицу-те спасать? — вопрошала курносая растрепанная баба, держа в руках портрет императрицы.

— Катерину погодь выносить, становь к стенке, пущай горит… Она не больно-то нам мироволит, а все более дворянчикам. Она ходоков наших в железа велела заковать… Соломы, соломы волоки!.. Эй, народы!

150