Емельян Пугачев. Книга 1 - Страница 23

Молодой адъютант поморщился, он считал подобный разговор военачальника для дисциплины вредным.

А солдаты сказали:

— По тому самому, ваше высокопревосходительство, мы не убегаем от неприятеля, что бежать расчету нет…

— Это как — расчету нет?.. Чего-то не пойму я… — переспросил Салтыков и переглянулся с адъютантом.

— А очень просто — расчету нет… Себе дороже! — хором закричали солдаты, а чернявый, что с серьгой в ухе, сказал:

— Ежели мы на линии стоим да стреляем, алибо, допустим, штыком орудуем, мы друг друга чуем, вместях все, тут уж про все на свете забываешь, одно на уме: как бы поболе немцев повалить да самому вживе остаться. И ежели ты, скажем, сплоховал, товарищ выручит. А когда в бег от противника ударишься, один, как заяц в степу, останешься: тот сюда бежит, этот туда, а глаз-то в спине нетути, ни хрена не видать, чего сзади деется. Вот тут-та либо конем тебя стопчут, либо башку отсекут. Ой, бежать несподручно…

Салтыков, руки назад, с интересом вглядывался в загорелые утомленные лица солдат, внимательно вслушивался в их простые откровенные речи.

— И все ж таки не могу в мысль взять… Ведь вот вы в бою стоите как каменные. Либо умираете, либо побеждаете. А не бежите… и не сдаетесь…

— А кто ж его ведает, — сказал солдат с серьгой в ухе, переступил с ноги на ногу и одернул окровавленную возле плеча рубаху. — Мы, конешно, народ темный. А доводись, так твою растак, до драки, мы уж друг за дружку стоим. Конешно, дураки…

— Что? Что? Дураки?! — Салтыков прижал ладони к животу, запрокинул голову и тихонько похохотал. — Не дураки вы, а герои. Храбрецы!

Солдаты приободрились, закричали наперебой:

— А храбрость в нас — от природы, ваше высокое сиятельство. Должно полагать, матери наши этакими нас родят…

— То-то же — от природы! — громко сказал Салтыков, и уставшие глаза его оживились. — Такова, стало, природа русская, да не только русская, а и прочих народов, населяющих Россию и на войне подвизающихся, — это храбрость, упорство, сознание долга пред отечеством…

— Во-во-во! — опять закричали солдаты. — В этом суть. Мы хоша и в чужой земле, а все же нам сдается — отечество свое защищаем, за Русь стоим. И нам вот радошно, ежели, скажем, где появишься, ну там в Кенигсберге либо в Польше, где на зимних фатерах, идешь себе, ноздри вверх и думаешь: а ведь мы расейские… Стало — сильна Россия!

— Правильно, солдатики… Сильна Россия! — воскликнул Салтыков. Он сразу как бы помолодел, весь изнутри светился, широкая улыбка растеклась по его загорелому лицу. Он, еще раз подтянув сползавшие штаны, обратился к адъютанту:

— Полезно, зело полезно нашему брату у простого звания людей мудрости учиться. — И, обернувшись к палатке, крикнул дежурному офицеру:

— Слушай, казначей! А принеси-ка сюда, дружок, серебреца мешочек, рублевиков, да одели солдат.

Солдаты, их было сотни полторы, дружно гаркнули благодарность.

5

По всему утихшему полю, скудно освещенному лунным светом, двигались сотни огней: это солдаты и санитары с пылавшими факелами подбирали своих и чужих раненых. По склонам холмов, в буераках, в кустах вперемешку с покойниками валялись живые. Слышались стоны, хрипы, слабые выкрики: «Я здесь, спасите!» Раненые сами подползали к санитарам, взывали: «Братцы, братцы…» Многие мученики с перешибленными хребтами, с оторванными конечностями, истекающие кровью, умоляли прикончить их. Изувеченный пожилой гренадер еле внятно просил: «В торбе узелок с родимой землицей, будете зарывать, посыпьте».

К штабу главнокомандующего приводили взятых в плен генералов, полковников.

Всего пленных пруссаков было пять тысяч с лишком, восемь тысяч убито, пятнадцать тысяч ранено. Наши потери были тоже немалые.

Спешно заканчивая свою пока еще неточную реляцию, граф писал императрице Елизавете Петровне: «Ваше величество, не извольте удивляться нашим большим потерям. Вам известно, что прусский король всегда победы над собой продает очень дорого».

Пред утром, передавая трем курьерам донесение в Питер, граф Салтыков, вздохнув, с горечью сказал генералитету:

— Да, господа… Ежели мне доведется еще такое же сражение выиграть, то, чего доброго, принуждено мне будет одному с посошком в руках несть известие о том в Петербург.

Между тем королевские курьеры, посланные Фридрихом в пять часов дня с вестью о полном разгроме русской армии, прискакали в Берлин того же числа поздно вечером.

Столица еще не ложилась спать. Наслаждаясь теплой ночью, молодежь наполняла сады, скверы, площади. В кофейнях, трактирах, гастхаузах шумел народ. И вот одна, другая и третья пушка прогрохотали в неурочный час над Берлином.

Жители всполошились, выглядывали из окон, выбегали на улицу, взволнованно восклицали:

— Беда! Уж не враг ли подступает к стенам…

Толстый Фриц, сотрудник городской газеты, сбросив одеяло, соскочил с кровати, высунув в окно голову в белом колпаке, проквакал:

— Эй, что случилось?

По улицам бежали толпы горожан, разъезжали рейтар-герольды с факелами, на перекрестках они трубили в трубы, зычно возвещали:

— Великий наш король Фридрих одержал полную победу при Франкфурте, у деревни Кунерсдорф! Вся русская армия уничтожена. Жалкие ее остатки взяты в плен. Тысячи разбойников казаков с веревками на шее будут завтра приведены сюда. Готовьте им встречу!

Толпа воинственно, радостно заорала: