Емельян Пугачев. Книга 1 - Страница 88

Он ловил надушенные руки растерявшегося вельможи и вдруг громко зарыдал.

Холеное лицо Панина выразило непроизвольную брезгливость и жестокое страдание: такой мучительной минуты он не испытывал во всю свою жизнь. «Да я палач, невольный палач», — с содроганием подумал он и про себя взмолился: «Господи, прости меня».

— Успокойтесь, успокойтесь, — крайне смущенно твердил он вслух, стараясь хоть как-нибудь подбодрить свою «жертву».

Но Петр, мотая головой и ничего не видя, продолжал громко, взахлеб рыдать.

А Елизавета Романовна, стоя на коленях возле Панина, причитала:

— Никита Иваныч, Никита Иваныч! Вы такой великодушный… Умоляю вас…

Весь внутренне растерзанный, с гримасой неизъяснимой жалости, Панин пятился к двери. Петр с Елизаветой выкрикнули жалкие слова и, видя в Панине единственного своего спасителя, ползли за ним, отчаянно умоляя его о пощаде. Панин едва открыл дверь и, выпучив глаза, чуть не бегом поспешил во дворец, к императрице. Его мучило удушье, он дрожал.

Екатерина приказала: Петра немедля отвезти в Ропшу и там держать без выпуску, а бывшую фрейлину, княгиню Елизавету Воронцову, выслать под караулом в Москву.

В четыре дня четерыхместная карета с завешанными окнами, запряженная шестерней, выехала с Петром, под сильным конвоем гренадеров, в Ропшу.

Начальство над конвоем было поручено Алексею Орлову, в помощь ему дали Пассека, Баскакова и князя Федора Барятинского. А бывшую «султаншу» в закрытом дормезе, в сопровождении двух солдат, отправили в Москву. Генерал Гудович был тоже арестован.

Переворот закончен. Екатерина возвещала:

...

«Божие благословение пред нами и всем отечеством нашим излиялось, чрез сие я вам, господа сенаторы, объявляю, что оная рука божия почти и конец всему делу благословенный оказывает».

В тот же вечер двинулись из Петергофа в обратный поход все войска. А на другой день, под звон колоколов, под несмолкаемые оркестры военных трубачей и пушечные салюты Екатерина торжественно вступила в Петербург.

Было воскресенье. Солнце. Жара. Столица веселилась, бражничала. Все кабаки, трактиры, винные погреба для солдат открыты настежь. Солдаты да и простолюдины напивались вином вдосыт и запасались хмельным впрок: и водку, и пиво, и виноградные вина сливали в одно место, в котелки, в ведра, в баклаги, а у кого не было под руками ничего — цедили в сапог.

Итак, Екатерина царствует. Вчерашний император Петр сидит под арестом в Ропшинском дворце. В пеленках венчанный на царство бывший император Иван Антонович томится в Шлиссельбургской крепости.

Недаром престарелый фельдмаршал Миних восклицал позже среди друзей:

— Мне довелось, между прочим, присягать трем царственным особам:

Иоанну Антоновичу, Петру Федоровичу и Екатерине. И все трое по сей день — живы. Случай во всемирной истории единственный… Шекспир, где ты?!

3

Ропшинский дворец построил Петр Великий и подарил своему любимому князю Ромодановскому, затем дворец был отписан в казну. Арестованный царек прибыл в Ропшу вечером 29 июня, в день своего ангела, и помещен был в спальне дворца. Он остался один, у дверей — часовой. Окна плотно завешаны зелеными гардинами. В комнате тюремный полумрак. Унылый Петр робко подошел к окну, отодвинул гардину. За окном — цветущий парк, и где-то за горизонтами — милая Голштиния.

— Прочь от окна! — закричал часовой от двери.

— Прочь от окна! — грубо закричали в парке гренадеры и, подбежав к окну, направили ружья в грудь Петра.

Их много за окном, весь дворец оцеплен ими, они ненавидят бывшего царя.

Опустив голову, Петр отошел в глубь комнаты.

— Задерни занавеску! — крикнул часовой.

Петр подошел, задернул.

— Ты не моги к окнам подходить, черт тонконогий. Не приказано. А нет — штыка отведаешь.

Каждым шагом, каждым движением вчерашнего повелителя всея России теперь грубо повелевал простой солдат.

На другой день, с утра, был при Петре, кроме часового, дежурный офицер. Петр попросился погулять в парк, офицер отказал.

Приехал Алексей Орлов. Большой, статный, он вошел к Петру с громыхающим бодрым хохотком.

— Ну, здравствуйте, Петр Федорыч! Как изволили почивать?

— Плохо. Господин офицер грубит, часовой из рук вон груб.

Гремя шпорами, Орлов подошел к солдату и дал ему по уху легкую затрещину. Петр закричал:

— Не этот!.. Другой… Тот сменился.

— Ничего, в задаток, — сказал Орлов.

Щека солдата покраснела, подбородок дрожал.

— Мне хочется в парк погулять, а вот офицер не велит.

— Это почему? — сказал Орлов. — Пойдемте, Петр Федорыч, пойдемте. — Орлов распахнул дверь на террасу, в солнечный простор, пропустил Петра вперед, а дежурившим на террасе гренадерам незаметно подмигнул. Те враз загородили штыками выход. — Ну, значит, нельзя, — сказал Орлов. — Вертайте, батюшка Петр Федорыч, в комнату. Нельзя, Никита Иваныч Панин запретил…

— Ой, Панин ли?! — слабым голосом, тяжело переводя вздох, воскликнул Петр. — Не Панин, а сдается мне — Екатерина…

— Ну, вот уж нет, — отвечал Орлов. — Матушка государыня печется о вас, как о… как… Да вот… — он крикнул в дверь, и два солдата втащили в комнату большой сундук. — Это вам, Петр Федорыч, государыня изволили прислать в подарок. — Орлов открыл сундук и начал выгружать на стол снедь, питие, сладости, жареный в сахаре миндаль, глазированные померанцы, абрикосы, персики, целые горы пряников, закусок, батареи английского портера, бургундского, картузы с ароматным табаком. — Ну, чем бог послал… Подкрепимся… Потом в картишки.