Емельян Пугачев. Книга 1 - Страница 152

152

— Любил я старика… Где-то он, каков?

— В побывку тоже навроде меня отпросился, — тихо ответил Перешиби-Нос и вздохнул. — Чижало нашему брату солдату. С вами, вольными казаками, не уравнять. Казак отвоевался и лежи дома на боку.

— Ну, брат, и нам не дюже сладко, — возразил Пугачев, поглаживая кошку. — Бедность, чуешь, душу гложет. Вот и мы с Семибратовым в дальние края едем горе мыкать, не от чего иного, как от бедности. Да замест спокойствия эвот в какую бучу втюхались.

— Уж вы, казаченьки, не спокидайте нас в этакой беде, — сказал хозяин.

Пугачев вынул из торбы напильник с бруском и принялся натачивать саблю.

— Да-а, — протянул Перешиби-Нос. — Вспомянешь подоброму, ерш те в бок, и Прусскую войну. Да мы там, можно сказать, как паны жили. А как возворотились в Россию, боже ж ты мой, аж сердце кровью облилось.

Встретили нас в Питере превеликой муштрой на немецкий лад, да телесные наказания почасту были, солдаты в уныние пришли, с отчаянья на нож бросались, или в петлю головой… За одну зиму, помню, в одной только нашей казарме, ерш те в бок, семеро повесилось. А кой-кто и в бега ударился. Это в столице. А придешь в деревню в побывку, там и вовсе сквернота одна: голод, бедность да истязания от бар великие… Эх, ерш те в бок…

Вдруг беседа прервалась: по улице вскачь промчалась лошадь, за ней другая.

— Солдаты! Солдаты идут! — кричали за окнами.

Пугачев выскочил на улицу. Дождь кончился. В небе стоял на рогу месяц. Ведя в поводу упарившегося коня, к Пугачеву подошел парень в заплатанном мокром кафтане и взмокшей грибом шляпенке. Сбегались люди.

— Хозяевы, на сход ладьте, — возбужденно сказал им парень. — Мы с Мишкой Сусловым из Сукромен прискакали, солдаты из городу к нам на подводах понаехали, сорок девять душ, ахвицер с нимя… Утресь сюды тронуться сулили, к обеду ждитя…

Откуда-то пьяная долетала песня. Собаки лаяли. На колокольне опять ударили всполох. Вскоре барский двор, покрытый после дождя вязкой грязью, наполнился крестьянами. Зажгли костры. Жители грудились кучками, каждый к своей деревне: Машкина, Чупрынова, Карасикова — все они сбежались в село еще вчера на зов набата, а теперь, судя по выкрикам, по гулу голосов, инодеревенцы сговаривались уходить подобру-поздорову восвояси.

— Кто верховодить будет? — слышались бодрые голоса. — Давайте поклонимтесь казакам.

— Слушай, громада! — Пугачев приподнялся на стременах и замахал шапкой. Возле него плотно сбились только жители села Большие Травы. — У кого ружья, самопалы, тащи сюда, а пороху мы в барском дому пошукаем…

Перепалка будет добрая… Только вы не трусьте, крестьянушки…

— Нет у нас ни хрена, казак, — заголосили крестьяне. — А кулаками супротив ружей не намашешь. Побьют нас!..

И многие подхватили:

— Побьют нас солдаты… Ой, мати-богородица, чего ж нам, горемыкам, делать-то?

Слыша это, инодеревенцы, один по одному, стали крадучись подаваться в стороны, отставать от крестьян села Большие Травы, кой у кого на загорбках узлы с барским добром. Тогда Пугачев что есть силы закричал с коня:

— Куда вы, стой! Не можно, мирянушки, в этакое время втикать до дому.

Не можно своих бросать… Коли вы сгрудитесь воедино и дадите отпор всем гамузом, от солдатишек и дрызгу не найти: ведь вас полтыщи, как не более, на кажинного солдата десяток мужиков, за милую душу сомнете их, мирянушки.

А уж мы постараемся… Мы Фридриха били, Берлин брали!

Крестьяне села Большие Травы безмолвно переминались с ноги на ногу, сопели, а те, что собрались утекать, кричали издали:

— Тебе хорошо, казак! Ты вскочил на конь, расшарашил ноги, да и был таков… А ведь нам солдатня-то кроволитье учинит. Ахвицер-то, поди, лизаться не будет с нами.

И еще то здесь, то там слышались малодушные выкрики:

— Покориться надо барину, с повинной идти!.. Вот чего…

— А-а-а, с повинной?! Хоромы барские разграбили, узлов себе понавязали, господской наливочки нажрались да с повинной?

— Нате вам узлы, нате, подавитесь! — галдели инодеревенцы, с гневом швыряя в грязь тяжелую поклажу. — Эй, мужики, гляньте!.. Мы безо всего уходим…

Была серая ночь. В березах встряхивались, бредили грачи. На крестьян напала оторопь. В барский дом трусливые руки уже втаскивали выброшенную мебель, вносили узлы, рухлядь, вкатывали в каретник ободранные экипажи, а срезанную с фаэтонов кожу совали в кузова. Ожившая дворня, осмелев, бродила по комнатам, пытаясь под окрики дворецкого навести хоть какой-нибудь порядок в доме.

Толпа возле Пугачева редела, подтаивала с боков, как снежный ком возле костра. Казакам и Варсонофию Перешиби-Нос, сидевшему тут же на коне, летели в уши боязливые речи оставшихся. Крестьяне, размахивая руками, сердито сплевывая, говорили о том, что вот набегут солдаты, усмирят народ и учнут вешать чрез десятого. Так, мол, было в селе Вознесенском, в сотне верст отсель, троих зачинщиков повесили, четверых запороли насмерть. А возле Пензы, а в Тамбовском уезде, а под Тверью — всем зачинщикам карачун пришел, вечную память спели.

Дух Пугачева помутился. Ведь он, проезжий казак, главный зачинщик здесь. Уж кому-кому, а ему-то первая петля будет. А не плюнуть ли Пугачеву на мужиков, не бросить ли все это заделье да вместе с Семибратовым не сигануть ли под шумок в кусты?

Но тут вылез вперед огромный парнище. Он зычно крикнул:

— Братцы! — сорвал с кудрявой головы шапчонку и шмякнул ее оземь. — Отцы, братцы, старики!.. Нам так и так пропадать доводится. Стой, братцы, до последнего! Солдатишек мы побьем, барина зарежем. Тады новый барин приделится сюды, авось вольготней под ним жить станет. Пострадать должны за правду, братцы… И-эх! Пропадать, так пропадать! — и парнище, подпрыгнув, с великим отчаяньем снова шмякнул свою шапчонку оземь.

152