Народ, разбившись на кучки, шумел, совещался, кричал, спорил.
Но вот люди повернулись к парню, к казакам.
— Верно, Микита, толкуешь, правильно… — все тесно сбились возле Пугачева. — Ну, а как ты мекаешь, Омельян Иваныч?
У Пугачева сразу прошли все опасения, все страхи за себя.
— Громада! — встряхнув головой, громко сказал он. — Время зря тратить не приходится. Избирайте набольшего себе. Без головы не можно… Сами ведаете: руль кораблю дорогу правит…
— Тебя в набольшие, тебя! — в один голос загудела громада. — Будитя попа!.. Вали все в церкву крест целовать, чтобы свято, чтобы друг за дружку, значит…
Всей ватагой двинулись к церкви.
В барской кузне четверо деревенских кузнецов, по указанию Пугачева, с азартом выковывали наконечники для пик.
Пока шла в церкви присяга, наступил рассвет.
Отчаявшиеся женщины, подхватив на руки малых ребят и обливаясь слезами, корили на барском дворе смятенных мужиков:
— Ах вы, нехристи, ах вы, пьяницы проклятые! Что это вы задумали?!
Ведь солдаты идут… Бегите, окаянные, скорей в лес… Хоронитесь!
Было присмиревшие мужики вдруг ощетинились, стали огрызаться, пинать баб в загорбки, началась свара, потасовка, мужья стали «учить» жен уму-разуму, давали подзатыльники, слегка крутили за косы.
Плакали-заливались ребятишки, визжали женщины, сиплыми голосами орали мужчины. От рева, от гвалта качался воздух.
— Геть! — закричал подскакавший Пугачев. У него через плечо, как генеральская лента, повязано полотенце — знак власти. Бесшабашный, молодой, он казался теперь возмужавшим, зрелым.
Драка стихла. Бабы смущенно стали оправляться, мужики расчесывать пятерней потрепанные бороды, подбирать сбитые шапки.
— Эй, слушай! — звонко бросил Пугачев:
— Кто помоложе да поудалей, садись на конь. С полсотни конников наберется — и будя. Ну, живо, живо!
Съезжаться сюда, на барский двор.
Несколько человек беспрекословно побежали к домам за лошадьми.
Женщины сказали:
— Чем же вы, дураки бородатые, обороняться-то станете? Стойте ужо, мы хоть каменье таскать будем… А ну, бабы, за каменьем на речку…
Распоряженьем Пугачева и стараньем крестьян все было приготовлено: мост через речонку на большой дороге разобран, трое ворот барского двора закрыты и приперты изнутри бревнами, лошади заседланы, пики розданы, камни скучены по всему двору, крестьяне вооружены топорами, косами, свинчатками, безменами, крючьями на веревках, длинными ножами. Нашлось пять ружей, но пороху было маловато.
Пугачев поскакал к церкви. Он быстро залез на колокольню, где бессменно дежурили косоротый старик и парнишка. Высокая колокольня стояла на горе, направо лес, налево лес, а прямо широкая столбовая дорога. И как на ладони — пять убогих деревенек.
Поднявшееся над лесом солнце набирало силу, мокрая земля курилась, над мочежинами, над речкой залег туман.
Пугачев прищурился и, сделав ладони трубкой, впился взглядом в дорожную, покрытую сизой дымкой даль. Глаз степного человека зорок.
Пугачев, пристально всматриваясь, вдруг засопел, плечи его зашевелились.
— Глянь, едут… На многих подводах. Дуй в набат, звоняй! — крикнул он, скатился с лестницы, вскочил в седло и, въехав в калитку барского двора, заорал в полный голос:
— Е-е-едут!.. Дружки, приготовьсь!.. Стало, Варсонофий Перешиби-Нос ваш командир во дворе. Его слушайте… Ворота да калитки на запор. Ни впуску, ни выпуску… Семибратов, конники, айда за мной!
Сполошный колокол яростно бросал во все концы свой медный зов.
Бабы разбежались по избам. Оставшиеся во дворе крестьяне стали истово креститься, потуже затягивали кушаки…
Полсотни конников с пиками двинулись за Пугачевым в ближний лесок, чтобы там схорониться до поры.
Два огромных козла, распространяя запах псины, вышли на улицу, раздумчиво стояли у калитки. Гоготали гуси, пели петухи, крякали утки, грачи с веселым граем улетали на поля.
— Омельян! — нерешительно окликнул Пугачева едущий рядом с ним Семибратов. — Как хошь, а я уеду… Пропадешь тут. Ну тя к ляду.
— Ну и проваливай к лешему под хвост, толсторожий дурень. Без тебя обойдемся… Лес по дереву да море по рыбине не тужат.
— Я к домам поворочу. На Дон… Как хошь… А тут не из-за чего биться… — Семибратов вздохнул, ему стыдно было поднять глаза на Пугачева. — Софье-то твоей кланяться?
— Подь в ноздрю, дура, — буркнул Пугачев и въехал с конниками в лес.
Семибратов, понурясь и злобствуя на себя, что покидает друга, постоял, подумал и, вздохнув, повернул за Пугачевым.
Солнце высоко взнялось. Воинский отряд остановился возле церкви.
Прозвучал рожок. Полсотни солдат с ружьями соскочили с десяти подвод, окружили офицера. Немолодой, нестарый, с унылым будничным лицом офицер, сугорбясь, сидел на коне. Ноги, брюхо серого коня и стоптанные со шпорами сапоги офицера заляпаны мокрой грязью.
С колокольни стащили косоротого старика и парнишку. Парнишка куснул солдату руку, рванулся, убежал. Офицер дважды опоясал старика нагайкой, спросил, где бунтари. Старик мычал, маячил руками, он был глухонемой.
Улица была пустынна, только горланили петухи, да кошки шныряли чрез дорогу. Солдаты обежали два десятка изб — всюду пусто. Лишь в одной — столетняя старуха на печи.